… о виновниках побед и критиках поражений

 

Книга Марка Солонина «22 июня, или когда началась Великая Отечественная война?»[1] посвящена драматическим событиям первых дней Великой Отечественной войны. В ней автор пытается дать свою трактовку причин тех катастрофических поражений, которые потерпела Красная армия в 1941 году. Великая война относится к явлениям такого масштаба, что писать о ней будут ещё очень долго. И дело даже не только и не столько в том, что в исторически очень короткий промежуток времени произошло огромное количество важных и значимых для нас и для всего мира событий, требующих описания, анализа и оценки. Эта задача, в принципе, решается трудами (воспоминаниями) участников и очевидцев, работами профессиональных историков, сотрудниками архивов. Но на самом деле перед каждым обществом на каждом исторически определенном этапе его развития всегда, в этом плане, стоят задачи более широкого порядка. Прежде всего, речь идёт о формировании определённой гуманитарной среды, благоприятной для решения задачи воспитания новых поколений граждан. Далее, – это задача оценки и переоценки тех или иных событий или явлений с учётом нового опыта, который не мог быть доступен участникам и современникам событий, а также представителям следующего за ними поколения (а иногда и нескольких поколений). Задачи такого рода решаются уже не только историками, но и публицистами, философами, политологами, работниками средств массовой информации, деятелями искусства. Если говорить о последней задаче, то иногда она ставится спонтанно, как результат внутренних творческих импульсов автора, иногда формулируется властными структурами, но может ставиться (стимулироваться и спонсироваться) и силами внешними, имеющими, вообще говоря, свои собственные интересы, никоем образом не совпадающие с интересами законных наследников участников великих событий.  

Книга Солонина не относится к жанру мемуарной литературы (автору нет и пятидесяти). Не является она и результатом исследований профессионального историка (и не только потому, что автор – инженер по основному образованию). Скорее это работа публициста, давно увлекающегося и серьёзно занимающегося историей. Впрочем, то обстоятельство, что автор освоил огромный объём архивных материалов, придаёт работе Солонина признаки не просто публицистического, но именно научного труда.

Вместе с тем создаётся впечатление, что эмоциональное, субъективное начало в работе явно превалирует над научным. Книга Солонина не может оставить читателя равнодушным. Но одним из соображений, возникшим после её прочтения, была та мысль, что добросовестность автора и добросовестность учёного –  понятия разные и, в общем случае, могут не совпадать, как не совпадают они в данном конкретном случае.  Субъективная добросовестность автора сомнения может и не вызывать (во всяком случае, это проблема самого автора), а вот насчёт добросовестности Марка Солонина как учёного такие сомнения безусловно есть.  

Какие же претензии к книге Солонина? Начнём с нескольких общих замечаний относительно её цели.

Если цель работы состоит в том, чтобы эмоционально, концептуально и фактологически поддержать круг лиц, настроенных в резонанс с идейной позицией автора, чтобы дать ответ на один единственный вопрос в том же идейном контексте, то такая работа Солонинным выполнена на отлично.

Если бы цель работы состояла в том, чтобы открыть людям историческую истину в последней инстанции, то такая цель не могла бы быть достигнута, по крайней мере, в ближайшую сотню лет, ибо наличие «последней инстанции», подразумевала бы наличие некоторого общего нравственного знаменателя, которого сейчас нет. (Не случайно Мао Цзедун отказался давать оценку Великой Французской революции из-за слишком малого, по его мнению, прошедшего срока.)

Если же цель работы заключается в том, чтобы в доступных современной исторической науке рамках дать ответ пусть на один вопрос (скажем, о причинах катастрофы 1941 года), но в необходимой увязке со всем комплексом взаимосвязанных вопросов (или хотя бы, с наиболее важными из них), то такую цель Марк Солонин, по всей видимости, перед собой не ставил, а если ставил, то явно её не достиг.

Вместе с тем именно последняя цель является целью научной работы, в отличие, скажем, от работы публицистической (на злобу дня), решающей иные задачи.

Вопрос, на который пытается дать ответ Марк Солонин – причины катастрофы 1941 года. Анализируя массу фактов (и приводя их в подтверждение в своей книге) автор предлагает вывод, согласно которому причины эти заключаются в преступном характере сталинского (и всего большевистского) режима. Фактов подобрано много, сомнений в их достоверности почти нет.   Их интерпретация в большинстве отдельных случаев (хотя не во всех!) выглядит достаточно убедительно.

В чём же проблема!? Да в том, что работа в сфере исторической науки, в отличие от работ в сфере наук естественных, оценивается не только по тому, что в этой работе есть, но и по тому, чего там нет, хотя и должно быть. Тезис о том, что то или иное частное историческое исследование также имеет право восприниматься, как один из кирпичиков в фундамент исторической науки здесь не проходит. Вернее проходит, но только в узкоспециализированной тематике, относящейся к дальнему прошлому (например, в археологии). Дело в том, что в естественных науках корректно полученный  результат остаётся верным и после того, как в результате последующих (пусть даже спустя тысячелетия) достижений будут получены иные результаты. Просто предыдущий результат становится частным случаем последующего, более общего. Старый кирпичик научного знания не становится лишним, он просто становится относительно ближе к фундаменту, постоянно отдаляясь от стремящейся ввысь вершины. В исторической науке иное дело. Частный вывод, кажущийся справедливым на основании сколь угодно большого количества фактов, но не вписывающийся в более общую историческую концепцию, перестаёт быть частью исторической науки. Он может считаться мнением того или иного автора, может даже (в особо выдающихся случаях) стать памятником исторической мысли или литературным памятником, но частью живой исторической науки он не будет. При этом рядом всегда можно будет поставить сколь угодно много иных памятников, ничуть не менее (а часто и более) ценных, в том числе и прямо противоположных по содержанию и по выводам.

Если пытаться дать полную (т.е. исчерпывающую) рецензию на книгу Солонина, то её масштаб был бы сопоставим с размером самой книги: слишком много фактов и обстоятельств в ней приведено, слишком много авторских трактовок событий, о каждом из которых существует множество иных точек зрения. В самом деле, ведь автор сплошь и рядом берёт на себя смелость рассуждать о предметах, требующих глубоких профессиональных знаний.  В этой связи уместно привести вычитанную мной в Интернете следующую оценку труда Солонина, который «проделал громадную и скрупулезную работу по сопоставлению тактико-технических характеристик советского и германского вооружения, буквально на зуб перепробовал узлы танков, самолетов, пушек, винтовок и т.д., пересчитал пальцем состав вооружений в советских мехкорпусах и германских танковых группах, в дивизиях, в полках» (Юрий Рудис, http://www.npj.ru/rudis/3064). От себя добавлю, что     автор часто выступает и как умудрённый критик военно-тактического искусства: эпизодов того плана, что мол танки надо было направить на юг, а генерал по ошибке (как потом стало ясно) направил их на север,  в книге предостаточно. Именно поэтому, не будучи универсальным специалистом, не возьму на себя смелость рассуждать по поводу всех этих многочисленных аспектов, относительно которых Марк Солонин, видимо, чувствует себя как рыба в воде. (Кстати, данное обстоятельство действительно создаёт у читателей впечатление изрядной весомости всей книги, хотя писалась она конечно не ради уточнения деталей.) Отмечу только, что в этой части уже опубликован ряд достаточно авторитетных и достаточно критичных отзывов, каждый из которых, заметьте, посвящён только одному из аспектов описываемых в книге событий. Так, уместно упомянуть работы Евгения Ковалёва «Ещё раз о сталинских соколах» (предмет – авиация, www.aviacia.ru/articles/chapter4.htm), Алексея Исаева «Рецензия на книгу М.Солонина "Бочка и обручи"[2]» (предмет – танки,  http://www.livejournal. com/users/alex_isaev/), Олега Тишкова «Додумался…» (о роли и достоверности архивных материалов, http://publicist.n1.by/articles/1941/solonin_1.html), Леонида Левина «Танки РККА: мифы и реалии»[3] («Красная звезда», 25.03.2006).

 В настоящей заметке также хотелось бы высказать свои соображения в отношении только одного из аспектов работы Солонина, а именно, - общей концепции этой работы, её главного вывода.

Каковы же претензии к книге Солонина в этой части? Если начать издалека, то, на наш взгляд, автор в своей работе проявляет явное отсутствие склонности к широкому историческому подходу, к исследованию предмета со всех возможных сторон, особенно если «некоторые стороны» не вполне подтверждают предварительную гипотезу (и окончательный вывод) автора.   Хотя, казалось бы, корни катастрофы начала войны автор видит не только в ошибках командования 1941 года, но в природе всего советского руководства, сформировавшегося в ходе революции и гражданской войны. Вроде бы глубоко капает? Да, глубоко, но только в одном направлении, угодном автору. Ну а если оглянуться? Разве можно правильно ответить на поставленный вопрос вне контекста катастрофы лета 1940 года в западной Европе. Там что, тоже проклятые сталинисты всё дело испортили? Причём, заметьте, в отличие от нас, там на голову были разбиты победители 1-й мировой войны, получившие от проигравшей Германии огромные ресурсы по репарациям. (Мы-то были в той войне проигравшими, да к тому же, вынесшими потом трёхлетнюю гражданскую войну.) Там, в отличие от нас –    вчерашних лапотников, проигравшая сторона представляла собой народы, не менее образованные и культурные, чем немцы. Как же можно пытаться ответить на наш вопрос, вне контекста вопроса об их катастрофе? Ведь если попытаться списать ту катастрофу просто на неблагоприятное стечение обстоятельств (в контексте и предыстории и дальнейшего хода мировой войны), то большей научной недобросовестности и представить себе трудно. А если анализировать ситуацию серьёзно, то возможно и причины нашей катастрофы представятся в несколько ином свете.

Остальные претензии примерно в том же ключе. Действительно, собственный зубовный скрежет слышишь, когда читаешь о событиях 1941 года, о действиях «преступного» советского руководства. Наивному читателю может показаться, что будь иное руководство в стране … Стоп! На этот-то вопрос ответить, вроде бы, не сложно. Другое руководство в стране было! … За 27 лет до трагических событий, то есть ещё при жизни старшего поколения. Причём воевали с тем же самым противником. И никакой внезапности не было, и даже в наступление пошли первыми, и поначалу какой-то успех был. Ну а чем кончилось, известно – катастрофой. Так как же можно делать тот самый вывод о причинах катастрофы 1941 года (режим большевиков) не касаясь причин катастрофы первой мировой войны!? Ведь тогдашних большевиков по пальцам пересчитать можно было, да и те в основном в эмиграции. Это потом их побольше стало, когда катастрофа уже у ворот стояла. Нет, большевики, конечно, несут ответственность за то, что в условиях катастрофы именно им удалось оседлать волну народного гнева; действительно, перед этим на каком-то критическом этапе им удалось эту волну подхлестнуть. Всё это так. Но в катастрофе виноваты не они. В развале армии виноваты тоже не они. Многомиллионную армию, растянутую по фронту на тысячи километров горстке агитаторов развалить невозможно. (Такие агитаторы были во всех воюющих армиях, но развалилась почему-то лишь российская.) Впрочем, на самом деле, причины поражения в 1-й мировой войне хорошо известны и современной исторической наукой описаны. В кратком изложении они очень просты: слабость России (этот фактор требует отдельного подробного анализа, который, впрочем, давно осуществлён) и сила Германии. Потом уже начинается всё остальное: и роль революционных партий, в том числе и большевиков и т.д. и т.п. и многое другое.

Смотрим далее. Марк Солонин настойчиво доказывает довольно неожиданный для большинства читателей тезис о техническом превосходстве Красной армии. Мы привыкли считать, что хотя в численном отношении Красная армия не уступала (или даже превосходила) вермахт по танкам и самолётам, то в качественном плане преимущество было на стороне немцев, так как доля современных образцов у нас была гораздо ниже.  Но если признать этот факт, то упрекать советское руководство сложнее: нельзя же пенять руководству технически более отсталой страны за то, что оно не смогло  в короткий срок оснастить свою армию лучше одной из самых передовых, в техническом отношении, стран.  Но видимо упрекнуть настолько хотелось, что автор смело пошёл навстречу своему желанию и расставил сам для себя простейшую методическую ловушку (не заметить её добросовестному исследователю-историку было невозможно), куда и угодил.

В самом деле, давайте попробуем представить себе масштаб и характер той задачи, которую, по признанию Солонина решило всего за 10-15 лет «преступное советское руководство»: технически оснастить вооружённые силы страны лучше, чем Германия (т.е. лучше всех в мире!), причём не только количественно, но и качественно.

Уместно в этой связи привести фрагмент взятой из Большой Советской энциклопедии таблицы, характеризующий состояние вооружения Германии, Франции, Италии и России накануне 1-й мировой войны.

 

	Германия	Франция	Италия	Россия
Винтовки, тыс.	8547	2500	2400	3300
Пулемёты, тыс.	280,0	312,2	101,0	28,0
Арт. орудия, тыс.	64,0	23,3	6,5	11,7
Миномёты, тыс.	12,0	3,0	-	-
Танки, тыс.	0,1	5,3	-	-
Самолёты, тыс.	47,3	52,1	12,0	3,5
Арт. снаряды, млн	306,0	290,0	70,0	67,0
Автомобили, тыс.	65,0	110,0	28,0	20,0

 

Таблица весьма наглядная. Из неё, в частности видно, что по количеству современного вооружения Россия находилась примерно на уровне Италии, немного превосходя её по традиционным видам вооружения (винтовки и пушки), немного уступая по новейшим видам (самолёты, автомобили). Впрочем, по пулемётам у Италии более чем трёхкратное превосходство; миномёты и танки отсутствовали и там и здесь. (Заметим попутно, что Италия, как самостоятельное государство, образовалось всего лишь за пол века  досударство образовалось всего тсамостоятельное государство образовалось всего тза пол века сходя её по традиционным видам вору начала 1-й мировой войны.)

Если же сравнивать вооружение России и Германии, то количественные показатели здесь просто несопоставимы: превосходство Германии по разным позициям от трёх- до десятикратного. Причём надо учесть то обстоятельство, что в Германии всё вооружение – германское, а в России – частично французское или английское, особенно в части самолётов и автомобилей. Что касается танков и миномётов,  то их в России вообще не было.  

Может быть пустое это дело для историка, но всё же, в той мере, в которой историк  выступает в роли не только учёного-исследователя, но и публициста-обвинителя, представляется позволительным умозрительно смоделировать ситуацию, при которой большевики не пришли бы к власти, а правило бы в России пусть хоть царское, хоть буржуазно-демократическое, да хоть любое иное (кроме большевистского) правительство. Да, конечно, ни коллективизация, ни репрессии, ни страшный голод 30-х годов не ослабили бы людские ресурсы России. (Впрочем, исходя из примера отошедших к Польше западных областей Украины и Белоруссии, уровень эмиграции в масштабах России скорее всего был бы сопоставим с этими потерями.  Оговоримся, что такое аморальное в ином контексте сопоставление допустимо только в свете оценки ресурсов стран, готовящихся к войне.) Но есть ли основания считать, что царская или демократическая Россия имели бы шанс за 20 лет существенно сократить разрыв в техническом оснащении своих вооружённых сил, причём не только в количественном, но и в качественном плане? Думается, что нет. Те многочисленные гипотетические плюсы, которые действительно могла бы иметь небольшевистская Россия относились бы к сфере сельского хозяйства, лёгкой промышленности, уровня личного потребления. В России сохранялся огромный потенциал количественного роста в части производства и потребления продуктов питания и самых элементарных предметов первой необходимости (соответствующий этап был пройден в западной Европе много раньше); именно в этом направлении Россия и развивалась бы естественным образом, т.е. без большевиков. Да, есть вероятность, что в части обмундирования и продуктов питания оснащение российской армии к 40-м годам приблизилось бы к германскому уровню; вероятно также, что сократился бы разрыв по количеству винтовок (раньше был почти трёхкратный) и даже пулемётов (раньше – десятикратный). Но танков и самолётов, сравнимых с немецкими, в небольшевистской России к началу 40-х годов быть не могло!

Если Россия не выдержала столкновения с кайзеровской Германией, когда роль технических средств в войне была относительно гораздо меньше, а роль количества штыков, напротив, больше, то какие могут быть основания рассчитывать на то, что в условиях принципиального возрастания роли технического оснащения Россия бы при таком столкновении выстояла? Любой объективный исследователь должен бы признать, что таких оснований нет.

Но вот Марк Солонин утверждает, что каким то образом большевистское руководство так организует народное хозяйство, что танков и самолётов Россия вдруг за какие-то 10-15 лет навыпускала не только больше, но и по качеству лучше, чем Германия? Попутно в этой связи заметим (сам Солонин на этом аспекте внимания не акцентирует), что для выпуска в большом количестве современной военной техники необходимо было создать современную многоотраслевую военную промышленность, а для неё, в свою очередь, современную общепромышленную инфраструктуру. Всего этого Советская Россия от России царской не унаследовала: всё это было создано за те самые 10-15 лет. Неужели Солонин не чувствовал, что данный  невиданный в истории феномен должен в историческом исследовании приводиться не только и не столько для того, чтобы поставить советскому руководству в вину катастрофические неудачи первого периода войны? Неужели не очевидно, что неудачи, даже катастрофические, чудом не являются (на Западе они тоже были), а достижение превосходства над Германией в танках и самолётах стало настоящим чудом. Конечно, можно сделать предметом исследования именно неудачу, но нельзя оставить совершенно без комментариев величайшее достижение, позволившее избежать окончательной катастрофы. Причём, заметьте, если катастрофа 1941 года могла быть обусловлена в том числе и случайными, субъективными факторами (хотя конечно, главными были именно объективные факторы, и о них Солонин говорит достаточно подробно), то достижение технического паритета (или даже превосходства, как утверждает Солонин) случайным назвать ну никак нельзя: оно целиком было результатом целенаправленной политики большевистского руководства.

Было бы конечно весьма интересным убедить Солонина самому ответить на вопрос, который, по существу, он сам же и спровоцировал: как большевистскому руководству удалось добиться военно-технического превосходства (по его мнению) над Германией, в то время как всего за 10-15 лет до начала войны эти две страны в технологическом отношении просто находились в разных эпохах. Причём очевидно, что ни при каком другом руководстве подобный результат был бы просто немыслим; во всяком случае, прецедентов подобных мировой опыт не знает.

Конечно, Солонин на этот вопрос отвечать не станет: он и правомерность самого вопроса проигнорировал. (Зато, заметим попутно, для усиления своей аргументации автор готов предлагать и самые неожиданные и даже нелепые оценки, противоречащие всему опыту 2-й мировой войны, пытаясь доказать, например, что роль авиации в сражениях 1941 года, в контексте явного германского превосходства, советскими историками якобы сильно преувеличена.)  Но ответить на него всё же необходимо, и придётся это сделать, по-видимому, оппонентам Солонина.

Для этого не избежать некоторого отступления общеисторического, и даже общемировоззренческого характера. И начать придётся с ответа на вопрос, почему вообще стал возможным приход  к власти в России большевиков, и был ли он возможен вне катастрофической ситуации  поражения в 1-й мировой войне. Опуская всю словесную стружку (про немецкие деньги и масонские заговоры) ответим в самом общем плане: приход к власти в России большевиков стал возможным потому, что именно большевики предложили России тот проект модернизации, который мог обеспечить решение наиболее жизненно важных проблем страны. (При этом мнение на этот счёт самих большевиков, даже самые искренние, относительно мировой революции, на самом деле не имеют решающего значения в рассматриваемом контексте; как не имеет большого значения, скажем, мистическая сторона идеологии Гитлера, в плане оценки фашистского модернизационного проекта, или религиозная составляющая протестантской этики идейных вождей англо-саксонского проекта.)

Отличия тех или иных модернизационных проектов друг от друга обусловлены прежде всего отличием изначально стоящих перед странами и народами задач. Перед англо-саксонскими странами это задача закрепления достигнутых господствующих позиций и дальнейшее эволюционное развитие. Этим задачам соответствует, условно говоря, эволюционный проект развития: он не предполагает особой агрессивности и каких-либо особых и сверхординарных мобилизационных мер; не предполагает он и необходимости каких-либо репрессивных мер, явно выходящих за рамки традиционного законодательства. Всего, чего можно было достичь в рамках индустриальной и империалистической (колониальной) модели развития, ими было уже достигнуто.  По существу, к концу 30-х годов эти страны объективно уже вплотную подошли к перспективе перехода к постиндустриальной модели развития.

Перед Германией  стояла вроде бы похожая задача, осложнённая, однако, целым рядом важных факторов, связанных с негативными последствиями 1-й мировой войны. Поэтому германский модернизационный проект предполагал также отмену репараций, возврат утерянных территорий (а значит и отмену всех ограничений, препятствующих вооружению и перевооружению Германии), а также ряд более далёких мер (уже сугубо нацистского свойства) с целью занятия господствующих геостратегических позиций в мире. 

Подчеркнём, что таким образом эти задачи воспринимались в начале двадцатого века, точнее – после окончания 1-й мировой войны. За 10-150 лет до этого задачи были иные. Процесс формирования наций был на иной стадии. Спустя 50 лет опять задачи иные (даже безотносительно итогов 2-й мировой войны). И этапы формирования наций уже иные, и мировая экономика вступила в постиндустриальную стадию (на своей вершине, во всяком случае). Сейчас мировоззрение большей часть экономической и политической элиты соответствует современному постиндустриальному этапу развития. В первой трети ХХ века похожее мировоззрение тоже было характерно для части элиты, но наиболее активная и пассионарная её часть в своём модернизационном проекте ориентировалась на реваншистскую альтернативу, основанную на упрощённой экстраполяции прошлых тенденций и прошлых  ценностей.

Что же касается России, то перед ней стоял целый комплекс сложнейших национальных задач. Изначально (т.е. ещё до начала 1-й мировой войны) стаяла задача ускоренного догоняющего развития. Россия с самого начала развития капиталистических отношений в Европе являлась страной второго эшелона развития. Такое положение, вообще говоря, обрекало её оставаться в этом эшелоне на сколь угодно длительное время. Противостоять этой незавидной тенденции (в рамках сохранения суверенитета) могла либо успешная реализация некоторого ускоренного мобилизационного проекта, либо стечение особо благоприятных обстоятельств. Таких проектов у правящей элиты не было. Можно сказать, что у российских умеренно-революционных оппозиционных кругов модернизационные проекты были. Их стержень – аграрная реформа, либерализация и демократизация общественной жизни. Реализация этих реформ, возможно, могла бы позволить России достигнуть тех же темпов развития, которые были характерны для стран первого эшелона на аналогичных этапах их развития, т.е. в начале-середине ХIХ века (при снисходительной оценке). Кстати, частичная реализация проекта, явившаяся следствием первой русской революции, на самом деле позволила России существенно ускорить темпы развития. Возможно, что при благоприятном стечении обстоятельств России за сотню лет удалось бы даже существенно сократить разрыв с передовыми странами. Но полагать, что такой проект достаточен для радикального сокращения разрыва в исторически короткий срок (одно поколение), всё же нет никаких оснований. Впрочем, до 1-й мировой войны такой необходимости никто особенно и не ощущал: за 100 лет, так за 100, и то славно, к чему особо-то надрываться. Поэтому более радикальных модернизационных проектов в России, по существу, и не было. Причём их не было в тот период и у радикальной оппозиции, радикализм которой, по сравнению с умеренной оппозицией, проявлялся прежде всего в политической сфере, а в экономической если и был, то связывался, во-первых, преимущественно с трансформацией капиталистических отношений, которые в России, с точки зрения классического марксизма, ещё должны были дозреть, а, во-вторых, с перспективой мировой революции, которая должна была начаться, конечно, в наиболее экономически развитых странах.

Ситуация изменилась коренным образом в ходе 1-й мировой войны. Неожиданно именно для России актуальным стал самый радикальный модернизационный проект, в общих чертах (и преимущественно в политических аспектах) срочно разработанный Лениным, а затем всесторонне развитый и в основном реализованный уже сталинской командой. Причём, если Ленин в создавшейся ситуации скорее видел возможность для прижизненной реализации коммунистических идеалов, то для сталинской команды реализация радикального проекта, наверное, была уже и необходимостью. Тому есть, по крайней мере, две вполне объективные причины. Впервые за 300 лет для России возникла реальная опасность потери значительной части суверенитета; в дальнейшем, вероятное поражение уже советской России могло привести к почти полной потере суверенитета, а особенности главного вероятного противника давали основание предположить и гораздо более тяжкие сценарии. Другим важным обстоятельством явилось проявленное в ходе войны принципиальное возрастание роли технического оснащения вооружённых сил, а значит и технологической эффективности экономики в целом. Количество штыков окончательно перестало быть решающим фактором успешного ведения войны.   Именно поэтому советским руководством был сделан вывод, чётко озвученный И.Сталиным в феврале 1931 года на 1-й Всесоюзной конференции работников промышленных предприятий: «Мы отстали от передовых стран на 50–100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут». Вывод этот никем не оспорен (не оспаривает его и Марк Солонин): и тогда и позже он представлялся достаточно очевидным.

Что ж, верный вывод и верное умозаключение – дело конечно и хорошее и даже необходимое, но явно недостаточное.  Мало ли мы слышали мудрых умозаключений! Многотомники выпускаются с цитатами мудрецов! Легко сказать, «сделать за 10 лет столько, сколько другие сделали за 100». Но каковы реальные способы решить эту задачу? На самом деле ни один российский либерал не только не сможет ответить на этот вопрос, но даже и    пытаться не станет, причём даже в условиях самого благоприятного окружения, и даже если дать ему в руки десяток стабфондов и золотовалютных запасов в придачу.

И надо честно признать, что нормальных способов решить эту задачу и не было и нет. Задача эта могла решаться только сверхэкстраординаоными методами. И причина этого заключается не только в низких показателях, характеризующих промышленную инфраструктуру России, но и в характере  основной массы человеческого материала. Россия, конечно, была вправе гордиться достижениями своей культуры, как в области искусства, так и в научной сфере. Но все эти достижения, достигнутые в исторически короткий срок и в значительной мере на основе заимствований, реально были достоянием весьма узкого слоя населения, основную массу которого составляли малограмотные или вовсе неграмотные крестьяне, ведущие в основном ещё докапиталистический (а в глубинке, едва ли не дикий) образ жизни; основная масса промышленных рабочих были горожанами в первом поколении. Это в Германии большая часть трудового населения составляла потомственные рабочие, а крестьяне – бауэры были современными фермерами, давно и активно использовавшие достижения агротехники. Это с ними, да с прежней, едва ли не лучшей в мире, промышленной инфраструктурой (практически не пострадавшей в войну) Гитлер сумел с помощью довольно банальных мобилизационных методов в короткий срок подготовиться к новой войне. Причём в Германии, вплоть до последних месяцев войны, речь вовсе не шла о действительно тотальной мобилизации ресурсов (об этом и Солонин пишет): промышленность была вполне способна выпускать в достаточном количестве и продукцию народного потребления, компенсирующую дополнительные усилия трудящихся по созданию вооружений.

У нас ничего подобного не было. Не было ни передовой промышленной инфраструктуры, не было и соответствующего человеческого материала (да простится мне за это отвратительное словосочетание). Не прибегая к репрессиям ещё можно было заставить крестьян приложить больше усилий взамен каких-то иных благ, но в случае отвлечения ресурсов на производство этих благ за 10 лет совершить требуемый скачёк ну никак не могло получиться доже теоретически: за 50, ну за 30, быть может, но за 10 – никак.

Ситуация получалась тупиковой. Единственный выход из нее – срочно переделать человеческий материал – кажется бредовым. Но другого то выхода не было! Вместе с тем совершенно понятно, что, во-первых, такая переделка чревата колоссальными издержками, и во-вторых, возглавить и реализовать её могут только люди особого склада, которые к людям относятся именно как к человеческому материалу, у которых рука не дрогнет забраковать и отправить на свалку  «материал»  негодный, и которые знают, что прояви они слабость, сами тут же окажутся на той же свалке.

 Большевистское руководство сделало выбор. Те крестьяне с первобытно-общинной психологией, которые не смогли вписаться в предложенный модернизационный проект, были уничтожены. Те горожане, которые позволяли себе ходить не в ногу, также были уничтожены. Очень многие погибли просто из-за отдельных просчётов самого проекта. Действовали примерно по опыту Петра I: семерых запороть, чтобы одного выучить.  Жертвы были колоссальны … Но и проект-то, казалось бы невыполнимый, был в основном выполнен. Советский Союз к началу войны вышел не с той табличкой, где Россия спорила с Италией, а до Германии нам было как до звезды. По вооружению Советский союз достиг примерного паритета с Германией (Солонин даже считает, что мы Германию превосходили), что явилось величайшим в мировой истории достижением.

То, что делало тогда большевистское руководство, могло делаться только в условиях колоссального психического напряжения. Более того, само это напряжение являлось необходимым условием осуществления грандиозного проекта. Только лозунгами оно поддерживаться не могло: большая кровь и большой страх стали неотъемлемыми чертами советской жизни с начала коллективизации и (в уже иных масштабах) до самой смерти Сталина. Запущенная машина террора была настолько мощной, количество участников (исполнителей) настолько велико, что управлять ею, особенно в части торможения, стало весьма проблематично. Тот представитель руководства (за исключением первого лица!), который первым намекнул бы на необходимость ослабления террора, тут же попадал бы под удар, как пособник врагов народа. Кроме того, большой террор имеет свою логику: родные и близкие миллионов репрессированных друзьями режима становятся редко. То есть, достигнув некоторого масштаба машина террора стала сама воспроизводить условия и обоснования для своей деятельности, в том числе условия объективные, в том числе условия материальные. А с самого конца 30-х годов количество врагов стало действительно возрастать уже просто в связи с надвигающейся внешней угрозой. В атмосфере неизбежного психоза машина террора безусловно намолотила гораздо больше, чем это требовал модернизационный проект. Более того, она много сделала и прямо вопреки этому проекту (репрессии против технической интеллигенции и комсостава Красной Армии). Машина террора, конечно, была чрезвычайно мощной, но (отчасти именно из-за этой чудовищной мощи)  совершенно не гибкой.

Конечно, модернизационный проект советского руководства не мог быть осуществлён полностью. В принципе не мог. Ещё можно мыслить достижение (за счёт колоссальных жертв и перенапряжения сил) некоторых заданных технических параметров, но заданные параметры человеческого материала получить оказалось на порядок сложнее, причём, в том числе именно в силу частичной несовместимости этих двух задач. Идущий всегда в ногу, не знающий сомнений и привыкший следовать приказу – не всегда инициативен, да и обычная сообразительность не относится к числу главных его добродетелей. Исполнитель из-под палки легко может растеряться, если палка эта на какое-то время перестала висеть над его головой, зато замелькала какая-то другая, незнакомая и страшная. Доля несоответствующих своим должностям высших военачальников, типа Ворошилова и Кулика тоже была значительно выше, чем у немцев, и тоже по понятным причинам.

Впрочем, Солонин не очень жалует и тех советских генералов, которые выигрывали битвы (разве что для Москаленко и ещё двух-трёх генералов делается исключение): мол ценой слишком больших жертв достигался их успех. Но какие же интересно генералы могли быть поставлены в пример советским военачальникам? Если царские, то они все войны проиграли: и японцам, и немцам, и Красной Армии. (Хотя, конечно, среди них были весьма достойные люди и безупречные джентльмены…, но … всем проиграли.) Или, быть может, примерами должны служить американские и английские генералы. Они тоже люди весьма достойные, и тоже безупречные джентльмены, да ещё и по-английски свободно говорят. Вот только представить, что такой джентльмен типа Эйзенхауэра или Монтгомери (который, что бы ни случилось, всегда спал строго с 23 до 6 утра) в 1941 году остановил бы немцев под Москвой я не могу. Сверхжестокий и сверхволевой Жуков это сделал и страну спас, а генералы-джентльмены Москву бы безусловно сдали, в этом у меня лично нет ни малейших сомнений.

Поэтому всё же думается, что Солонин не прав, когда на основе массы фактов недостойного поведения огромного числа советских военнослужащих в первые месяцы войны, он пытается объяснять их преступным характером советского руководства. Руководство с иным характером просто не смогло бы осуществить тот модернизационый проект, который был необходим для спасения отечества в тех условиях. Тот факт, что помимо спасительной миссии большевистские лидеры время от времени преследовали и гораздо менее благородные, и, возможно, даже преступные цели, – это правда, хотя в этом-то они не слишком тогда выделялись на фоне своих будущих союзников (сдача Чехословакии и Польши). Кроме того, как бы на нас не обижались прибалты и поляки, всё же историческим и геополитическим фактом является несамостоятельная буферная роль их стран во время смертельной драки великих держав. И не Россия им эту роль навязала. Стиль поведения определялся страной-агрессором, совершившим в 1938 году аншлюс Австрии и раздел Чехословакии, а уже после начала войны, как бы походя захватившей Данию, Норвегию, страны Бенилюкса, и возможно, даже не с целью последующей аннексии, а просто, чтоб не мешались, чтоб своему Генштабу работу упростить, чтобы коммуникации контролировать, ну и конечно, чтобы противник этого не сделал раньше.

Тем не менее, было бы неправильно ни замалчивать сталинские преступления, ни отрицать действительно преступные черты, характерные для советских лидеров той эпохи. … Но только с учётом вышесказанного. Да, кстати, совсем забыл отметить ещё один крупный недостаток книги Солонина. Посвятив 500 страниц описанию катастрофы первых недель войны, и обосновав её причины преступным характером советского руководства, автор как бы оставил за бортом тот факт, что Советский Союз всё же победил в той войне и совместно с союзниками полностью разгромил фашистскую Германию,   освободил от немцев Восточную Европу и сделал возможным освобождение Западной. Таким образом, в итоге, политика советского руководства позволила стране на том историческом этапе не только выполнить миссию защиты собственного суверенитета, но и сыграть решающую роль в освобождении всего мира от фашизма. И руководство, заметьте, было то же самое. Причём, после первого года войны у Советского Союза уже не было преимущества перед Германией ни в живой силе, ни в территории. И всё же – Победа!

Прочитав книгу Солонина может создастся впечатление, что с конца 1942 года была какая-то совсем другая война, которую вела другая страна под руководством совсем других генералов и политических лидеров. Но это ведь не так!

Любое исследование сложного явления в гуманитарной сфере имеет ценность только тогда, когда оно позволяет дать его целостную картину. Если работает коллектив авторов, то они конечно могут распределить свои обязанности: один копает негатив, другой позитив. Но руководитель коллектива – главный автор проекта обязан не просто соблюсти формальный баланс (немного сахара, немного перца), но именно дать целостную картину рассматриваемого явления. Если он эту задачу выполняет, получается качественный продукт. Но если по отдельности издать результаты стараний негативиста и позитивиста, то получатся две книги, таким продуктом уже не являющиеся.

Вот и Солонин – вёл поиск только в одном направлении. В результате получилась очередная ангажированная публицистика. Причём такая оценка обусловлена не только и даже не столько фактором односторонности (на самом деле это, конечно, не грех), столько тем обстоятельством, что односторонность эта у автора непоследовательна. Можно исследовать причины неудач первых месяцев войны имея в виду выявление конкретных оперативных, тактических и организационных ошибок руководства. Это важная и серьёзная тема, интересная впрочем, как правило, лишь для узких специалистов. Но в этом случае не вполне правомерно делать, а главное навязывать читателю, выводы, которые в принципе могут быть сформулированы на основе исследований совершенно иного предмета, иного события, иного явления, имевшего место в иное время.  То есть, если анализируя события лета 1941 года автор объясняет их преступным характером советского руководства, то он проста обязан дать анализ генезиса этого руководства, природы кризиса социально-экономических структур России, приведшего к революции и многое многое другое (в том числе, как минимум, согласовать его также с ближайший последующим историческим контекстом, т.е. с фактом Победы). Понятно, что задача эта на порядки сложнее и объёмнее той, что поставил перед собой автор. Но чрезмерная сложность задачи не означает правомерность произвольных и упрощённых (одномерных и одноцветных) выводов: надо просто характер выводов соизмерять с характером предмета исследования. Но амбиции автора (или его комплексы) оказались сильнее.

Кстати, а если с аналогичным подходом написать книгу с названием, к примеру, «9 мая, или когда закончилась Великая Отечественная война?», и посвятить её не первым неделям, а последнему году войны? Неужели  выводы были бы те же? Или прямо противоположные?

Что ж, возможно и прав был Великий кормчий: для целостной объективной оценки события эпохального масштаба должно пройти гораздо больше времени. По крайней мере, этим принципом должен руководствоваться тот автор, который вдруг почувствовал непреодолимое желание воспользоваться чёрной краской для переписывания наиболее значительных и почитаемых в народе страниц истории его родной страны.

* * *

Уже фактически после написания этой заметки прочёл в Интернете статью Марка Солонина «О цене военного искусства», опубликованную в 2003 году в «Независимом военном обозрении»[4].  В ней Солонин приводит ряд данных и делает на их основе  вывод, который, после прочтения его фундаментального труда меня весьма удивил (не сам вывод, а то, что сделал его Солонин). Поэтому не буду ка я его пересказывать, а лучше процитирую  полностью.

…«О чем же свидетельствуют эти данные? Да о том, что побеждать "малой кровью" вермахт не удавалось никому. Безвозвратные потери, понесенные союзниками при освобождении Западной Европы, выражаются цифрами одного порядка, одного масштаба с цифрами безвозвратных потерь Красной Армии в ее грандиозных наступательных операциях лета 1944 г.»

Вот те раз! А где же «преступное советское руководство»? Перевоспиталось? Или его заменили? Или осталось прежним (только подучилось)? Факты подтверждают последнее предположение. Тогда которого же Солонина считать настоящим? Или его самого заменили … на время, потом опять вернули? Или летом 2003 наш публицист хорошо отдохнул, или от чего-то подлечился, или просто хорошо покушал? А потом опять невзгоды закрутили (деньги опять же стали нужны)? Да и не пропадать же труду: книгу, говорят, чуть не 15 лет писал.